Константин Тарасов КЛАД КНЯЗЕЙ РАДЗИВИЛЛОВ. Глава 8. На весах разума     >>>>

     Глава 8. На весах разума

     Продолжение. Начало в предыдущих номерах

     Выехав в обеденный час из Заушья, мы два часа прокачались в седлах, отыскивая фольварок Степовичей. Встретили нас дружелюбно, коням нашим дали корм, старый Степович выставил на стол фляги с настойками по дедовским рецептам, жена его приготовила угощение, и я наслушался любопытных рассказов о князе Кароле Радзивилле. Хозяину и супруге его пришлось пожить и в Альбе, когда в Несвиж приезжал последний король, в воспоминаниях о том событии, однако, сквозило больше иронии, чем удовольствия. По воле несвижского князя всей небогатой и зависимой от него шляхте, приглашенной провести лето в княжеской новой усадьбе, пришлось изображать из себя простых крестьян, носить домотканые штаны и юбки, собираться толпою при князе, объявившем себя деревенским войтом, и бродить с ним по лужайкам, распевая крестьянские песни. Утром надо было выпустить за ворота корову, накормить поросенка, насыпать зерна курам, днем приходилось брать серп и идти на поляну срезать несколько колосков, а потом возле снопа славить счастливыми голосами урожай. Все пристойные люди, которым довелось видеть, как почтенная шляхта ступает босыми ногами по коровьим лепешкам, со смеху помирали. Лет десять потом при встрече не прочь были спросить: «Неужто правда, пан, что пану пришлось княжеских свиней пасти в Альбе?» А на пиру в замке альбинские гости стояли во дворе, как побирушки, вдыхали запахи кухни, пока другие за столом объедались. Вот в каких гостиках побывали! Князь Пане Коханку любил пошутить. Как-то придумал для своих гостей торт с сюрпризом «Соловьиное молоко». Три дня княжеские повара торт пекли, взбили бочку сливок, может, с пуд марципанов ушло и пуда два крема на украшения. Огромный получился, с половину стола и высотой в локоть. Сверху кремовые домики, сады из марципанов, посередине озеро из голубой глазури, по нему лебеди плывут. Четверо слуг еле внесли на специальном подносе. Оркестр заиграл марш, любопытные вокруг торта столпились, князь сам голубое озеро ножом подцепил и вынул – а из дыры стая соловьев вынеслась в воздух, и с пережитого на кухне страху они вместо трелей обгадили все, над чем пролетали. Вот такое было птичье молоко – помет на головах и платьях, а торт внутри и сверху был так соловьиными перьями и молоком украшен, что только слепой мог ко рту поднести. Но под доброе настроение бывал и щедр. Когда Пане Коханку из заграничного изгнания вернулся, то как оставил в тайниках французское вино и все прочие вещи, так все в целости и нашел. От радости, что никто его тайников не выдал, и не порадовались жадные москали, опустошая его запасы, всех тем вином угощал, никому не жалея. Случались с ним и другие, не менее потешные истории, но пересказывать все не буду, да некоторые и не удержались в памяти под воздействием настоек пана Степовича. А вот специальный тайник для вин, который за два года постоя в замке не нашли российские солдаты, сильно меня заинтересовал, и я пометил спросить о нем замкового коменданта.

     Днем, вернувшись в замок, я поинтересовался у господина Бургельского, где был тайник с французским вином. Он ответил, что не было такого тайника, и вин французских никто не прятал, это выдумки, сам князь и выдумывал, чтобы людей забавлять. Я ему не сильно поверил, но, разумеется, оспорить не мог и попросил показать то помещение, где была некогда типография княгини Уршули. Он охотно отвел меня в довольно просторный полуподвал в левом боковом здании. В небольшое оконце проникал с улицы свет, достаточный, чтобы все рассмотреть. Лежал тут разный хлам – пустые бочки, доски, старые мешки, песок в ящике, стояли в углу лопаты и ломы. Но стояла старая печь, была на месте и дубовая дверь, о которой упоминалось в письме, правда, закрытая на замок изнутри, и действительно был вымощен закаленным кирпичом пол, а середина подвала, куда выходила топка, была от хлама свободна. Невольно я высчитал те несколько кирпичей в двух шагах от топочной дверцы, которые француз указал за ориентир для своего клада. Я решился проверить сохранность запрятанного под полом пожертвования. Отпустив Бургельского, остался я наедине с теми тенями тридцатилетней давности, которые представил себе, читая старое письмо. Большого страху натерпелся тут его автор, если решил и вещи оставить, и золотые деньги с собою не брать. Затворив дверь, чтобы никто не помешал моей проверке, я куском дерюги протер от грязи несколько кирпичей и попробовал поясным ножом вынуть кирпич. Четверть часа утомительной работы доказали мне ее бесполезность. Я решился и взял в углу тяжелый ржавый лом. С первого же удара кирпич треснул, и скоро я отложил в сторону его половинки. Под вторым и третьим кирпичами также оказалась девственная крепко усохлая песчаная подсыпка. Но четвертый вознаградил мои усилия. Только приподняв его, я понял, что здесь когда-то ранее поработала чья-то рука – в лунке песок был смешан с разным сором. «Забрали!» – подумал я обиженно, но все же решил раскопать ямку поглубже. Признаюсь честно, что я находки не ожидал, и ковырял в земле ножом скорее по инерции. Но вдруг я увидел полуистлевший кошелек и явный блеск золотых монет сквозь небольшие дырки. Не постыжусь признаться, что в ту минуту я был счастлив, как дитя, получившее в подарок игрушку. Глядя на монеты, я подумал, что грех их брать, надо позвать кого-нибудь, это чужое, возьму – стану вором. И что потом делать? Оставив решение этого вопроса на потом, я пересыпал монеты на дерюжку, сложил их одна к другой, в дерюжку же завернул и получил некое подобие тяжелой дубинки. Совершенно машинально я поставил на прежнее место целые кирпичи, с особым старанием вдавил в последнюю лунку половинки разбитого и засыпал щели остатками песка. Находку свою я засунул под рубаху; прижатая к телу мундиром, она была незаметна. Но чистые кирпичи на покрытом пылью полу бросались в глаза, как клякса на листе. Оставлять такое свидетельство своего интереса мне не хотелось, и, передвинув несколько бочонков, я закрыл место раскопок.

     Чувствуя сердцем приятный холодок золотых монет, я увидел стены подвала, печь, дверь совершенно иными глазами. Все точно соответствовало сохранившемуся описанию: месяц тут просидел плененный француз, горела печь, утром и вечером появлялась стража, иногда приходил князь, надеясь увидеть желанное чудо, французу повезло вызволиться, он оставил свои деньги и вещи. Деньги нашел я, вещи, наверное, выкинули или сожгли в печи. Все это было, все это уже придется мне помнить и принимать во внимание. И невежество князя, и его насилие над своим гостем, и визит сюда князя Иеронима, который решил спасти своего брата от очередного глупого чудачества, и побег француза через подземный ход... И вообще, что доброго сделал на своем веку князь Пане Коханку, чтобы относиться к его замку с почтением?

     Размышления мои прервало появление Бургельского.

     - Скажите, пан Альберт, - задал я готовый для него вопрос, - если выйти вот в эту внутреннюю дверь, то можно ли найти ход, который где-то далеко выведет в лес?

     - Можно, - признал Бургельский, - но я не посоветовал бы ходить по этому ходу, он местами осыпался.

     - Ваш отец ничего не рассказывал вам о человеке, который работал в этом подвале и в одну из ночей бесследно исчез?

     - Нет, - ответил он. – Никогда не говорил. А что за человек?

     - Сам не знаю, - честно признался я.

     Я б мог задать ему еще с десяток вопросов, которые вызрели у меня за последние два дня, но это выходило за рамки моего аудиторского задания. Вполне возможно, что при внимательном обследовании замка откроется еще несколько тайников, подобных тому, который раскопал я, но отыскивать тайники мне не поручали. Все, что мне должно было узнать, я узнал. Единственное, чего мне теперь не хватало, был список драгоценностей, и я напомнил о нем коменданту:

     - Как продвигается работа, пан Альберт, над восстановлением инвентаря сокровищ?

     Сей вопрос сразу испортил коменданту настроение, и он ответил, что работает, и надеется завтра передать его мне.

     - Буду признателен, - сказал я, но слова мои прозвучали нелюбезно.

     Поднявшись в свой покой и выложив на стол, можно сказать, свалившийся на меня клад, я пересчитал монеты: масон ничуть не соврал - их оказалось сто. Луидоры были полновесные, отчеканены в позапрошлом веке, блестели и образовали на столе чудесный узор, созерцание которого меня опьяняло. Неприятное же чувство, наползавшее тенью на мою радость, было в том, что я не знал, какое решение должен принять. Если их отдать, то кому? Право на эти монеты принадлежало незадачливому алхимику, но он растворился на просторах Европы еще до французской революции и десятилетия войн - скорее всего его уже нет на этом свете. Даже имени его я не знаю. Пожертвователь этих денег умер двадцать девять лет назад. Владелец замка, в котором я нашел клад, скончался двадцать шесть лет назад, и эти луидоры ему не принадлежали. Тем более никакого отношения к этим деньгам не имел нынешний владелец замка, назначенный волею государя. И было бы странно передавать этот клад ему. Какие-то права мог предъявить Кароль Моравский, поскольку благодаря его любезности я прочитал масонское письмо. Однако, он, владея письмом около двадцати лет, не захотел взглянуть, что осталось в указанном его единомышленником месте. Значит, ему это не нужно. Можно, разумеется, сдать находку в государственную казну. Показать всем, что честь российского офицера выше мелкого корыстолюбия? Именно так и написать в письме на имя Закревского: мол, при выполнении аудиторской проверки по делу генерал-майора Тучкова, отстраненного от несения службы в связи с реквизицией сокровищ в несвижском замке, мною было найдено схоронение 100 золотых монет французской чеканки, которые считаю своею обязанностью представить высшим от меня должностным лицам для принятия решения по их использованию отысканного золота. Их отдадут в переплавку, и на монетном дворе изготовят несколько рамочек, в которые вставят портретики государя для награждения отличившихся преданностью генерал-адъютантов. И все знакомые офицеры, все, кто сводит концы с концами, кто не может помочь родителям, кто ходит зимой в летних сапогах, подумают, что бывший егерский полковник, попав в обер-аудиторы, стал сумасшедшим. И Тучков так подумает. И генерал-аудитор. И сам государь. Излишек честности – тоже сумасшествие…   Текст отсюда >>>>